— Вы на культурно-просветительское мероприятие? — спрашивает меня уютная полная блондинка на входе в музей-квартиру народного художника СССР Дмитрия Налбандяна. Слово «буто» ей, как и некоторым посетителям лекции Кацуры Кана, ничего не говорит. Лекция проходит в мастерской лауреата двух Сталинских премий, среди портретов героев Соцтруда и членов Политбюро Ц К КПСС его работы. Но маленький, худощавый, наголо бритый человек на импровизированной сцене не обращает внимания на это соседство и охотно отвечает на вопросы из зала типа «что такое бУто?» и «сколько человек вообще могут участвовать в перформансе?».

Но вообще-то, тут же замечает Кан, танцем буто прежде всего двигало стремление послевоенной Японии справиться с кризисом идентичности после атомных бомбардировок и капитуляции императора Хирохито. В буто много заимствований из традиционных японских театров, Но и Кабуки. «Идея была в том, чтобы создать что-то, полностью противоположное европейскому танцу, — подчёркивает ученик Хиджикаты. — В японском танце главное — это поиск потенциала тела, как в музыке поиск нового звука или нового визуального воплощения в живописи. Что такое тело — вот на чем фокусируется танцор буто». В качестве иллюстрации японский хореограф показывает фрагменты работ своего наставника в 1970-е — сольных танцев Хиджикаты под крики ворона и под прекрасную европейскую оперу в облике странствующего даоса. «С западной точки зрения, это вообще не танец, просто непонятно что, — говорит он. Мы ищем что-то, что трудно описать — вот что такое буто».

Под конец у Кацуры Кана спрашивают, как мастера буто выбирают музыку для своих представлений. «Я подбираю самую странную музыку, чтобы всё было еще страннее, - с улыбкой отвечает он. - Лично я люблю очень еврейскую музыку. В Иерусалиме услышал 20 лет назад прекрасную мелодию на кларнете, забежал в магазин, чтобы мне продали эту прекрасную грустную вещь - а мне там говорят: это весёлая музыка, на самом деле».

Вот, например, концерт 26 октября 1972 года: соло Хиджикаты — он танцует болезнь. Западный танец — это, напротив, стремление к небу, красота, сила (хотя у Нижинского было своё мнение на этот счёт). Буто — это слабость, нездоровье, темнота. Как у Анны Павловой, которая танцевала так, будто сейчас умрет.
Буто и в Японии до сих пор — занятие меньшинства. Может быть, одна из причин — это критика.
Хиджиката давал интервью австрийскому изданию, его спросили: есть ли в буто какая-то философия. Тацуми ответил, что нет, но она исходит из тела и мы её обнаруживаем. И в буто есть одна техника: вырастать из самой холодной точки на сцене. В моей интерпретации это значит — дойти до пределов своего существования.

«Я буддист, — объясняет он. — В буддизме тело уже и есть душа. Хотя, в принципе, большой вопрос, что такое тело. Способ познания бога или искусство — что есть буто? Это зависит от вас. На мой взгляд, сегодня многие артисты в жанре перформанса — они как монахи. Искусство — это поиск правды, „настоящести". Может ли правда быть богом? Вот мой ответ на ваш вопрос». И показывает свой последний танец «Скорпион».

На фестивальный концерт в «Доме» я опаздываю и стоя смотрю выступление Ду Юфань, китайской ученицы и партнёрши Кацура Кана. Он же, как я случайно обнаруживаю, дожидается своего выхода на сцену в двух шагах от меня — по пояс обнажённый и осыпанный белой пудрой, в оранжевых штанах и серо-сиреневых валенках с прозрачными галошами. Его лицо не выражает ничего, а присутствие практически неощутимо — передвигается он бесшумно, словно бы не нарушая воздушных потоков. Так же бесшумно снимает валенки, аккуратно отодвигает их босой ногой подальше от входа и идёт танцевать «Скорпиона».

По ходу занятий выяснится, что он запоминает наши странные для японца имена. У него две банданы — розовая, с недобрыми матрёшками, и голубая, тоже с забавным орнаментом; он носит их по очереди. Валенки с галошами тоже тут.

Первое, что мы делаем — это разминка с импровизацией: мастер показывает нам связку из 16 движений с хлопками, скручиванием и прыжком в конце. Сперва все просто повторяют за ним, затем разбиваются на пары, а затем на восьмерки — и общая импровизация: первый и последний элемент движения нужно взять из выученной связки, а в промежутке предлагать что-то своё. Мне достаётся группа с Юрком, который немедленно устраивает всем партнёрам импровизацию на прочность — повторить то, что делает поклонник жёстких цигунОв, никто не в силах. Зато моя импровизация всем нравится: я укладываю всех на пол и мы красиво отдыхаем от членовредительства.

В перерыве на чай по залу вдруг разносится девичье пение. Это Вика, она недавно занимается буто, собирается поставить театральный перформанс на стихи смоленских поэтов. Спустя некоторое время она вбегает в раздевалку, чтобы поделиться открытием: «У меня наконец-то получилось совмещать пение стихов и двигательную импровизацию! Столько лет не получалось, и вот наконец я знаю, как это работает!»

После обеда приступаем к походкам чуть менее естественным: сперва — скользящая походка «сурияши», принятая в театре Но, затем — самурайская ходьба вприсядку. Учимся правильно топать, чтобы нога сама падала под воздействием гравитации. Делимся на две группы, садимся друг напротив друга и делаем упражнение на передачу атмосферы с помощью движения: угадываем, что принес и передал партнер; несем детеныша животного; показываем, как выглядит со стороны подпись партнера; рисуем лицо бабушки, которое на наших глазах меняется от счастья к несчастью. Потом обе группы поочередно показывают друг другу гримасы радости, ужаса, удивления — максимально утрированно. Кан и Дуду хохочут до слёз, как и все мы.

На следующий день, после разогревания и растяжки — новые групповые упражнения. Вроде бы всё просто: три партнёра, передвигаясь походкой «сурияши», идут от начала до конца зала в определённом порядке — кто-то по часовой стрелке, кто-то против часовой. На деле же это сбивает с толку в первую очередь самых подготовленных танцоров и перформеров (Юрок так и вовсе отказывается работать со своими партнерами). Самых бестолковых поправляют то мастер Кан, то Дуду, так что в конце концов все находят нужную траекторию.

Моя группа успевает пройти только половину нотации, поэтому мы достигаем вечного покоя стоя на одной ноге, изогнувшись, как сухие деревья — и даже срываем аплодисменты.

Под конец мастер предлагает задавать вопросы. Первым поднимает руку Юрок. Его волнует вопрос стойкости японских красок для татуировок: говорят, что японские татуировки не линяют на протяжении всей жизни татуированного, так ли это? Кан невозмутимо рассказывает, что в Японии действительно живёт одна семья, которая столетиями производит особо стойкие красители для татуировок и принципиально не экспортирует их — так что welcome to Japan, тем более что билеты «Аэрофлота» сейчас недороги.

 — I can’t go to Japan because I have no zagranpasport, — печально отвечает адепт «жёстких цигунОв».
— And I can’t have zagranpasport because I have no propiska.

После чего впервые за два дня хохочет вместе со всем залом.