В стиле хореографии как будто иногда проглядывает техника Мерса Каннингема — довольно строгие и сложные, но не связанные между собой положения и перемещения. Композиция представляет собой простую смену соло, дуэтов и групп. В кульминационный момент танцовщики стремительно перебегают через сцену, а из-за вентиляторов зрительный зал начинает слепить желтый свет прожекторов. Всё завершается той же сценой, с которой и началось — соло танцовщицы на авансцене в луче света. Интересной попыткой хореографической мысли здесь показался прием дублирования слов движениями: на слово «Head» — артист дотрагивается до головы, «Lips» — касается пальцем губ и т. д. Но является ли это на самом деле открытием — большой вопрос.

Танцовщики, одетые в одинаковые бежевые брюки и свободные классические белые рубашки, появлялись и исчезали, перемещаясь исключительно по диагонали сцены, как бы перечеркивая предыдущую траекторию заново созданной. Они подменяли друг друга, вновь пришедший продолжал начатое движение, сменяя уходящего, и так — в разных интерпретациях. При этом центром работы, так или иначе, оставался дуэт мужчины и женщины, в нем только сменялись исполнители, возможно символизируя разный возраст или разное состояние одних и тех же людей в паре. Кульминацией и финалом постановки стало женское соло, построенное на базовых приемах современного танца — перекаты на полу, проскальзывания и повороты со свободным корпусом. Танец, несмотря на простоту, смог передать драматизм, который вкладывал в него хореограф.

Последняя работа из представленных (но не последняя, о которой мы скажем) — Silentium постановщика Мартина Шекса, вдохновленная одноименным стихотворением Тютчева. Так же, как и в работах, о которых мы уже написали, здесь нет прямой отсылки к источнику вдохновения, есть лишь набор соло, дуэтов, трио, ансамблей. Артисты, одетые в странного вида нежно-голубые трико, никак не сочетающиеся или хотя бы перекликающиеся с огромным металлическим кольцом, висевшим под потолком, с большей или меньшей экспрессией исполняли тот материал, который предлагал им хореограф. А предлагал он немного: немудреный демиклассический танец на пальцах сменялся простыми же сбрасываниями корпуса, а синхронные эпизоды заполнялись до зубовного скрежета привычными сочетаниями grand battement — grand jeté — renversé — pas de bourrée en tournant. Закончилась постановка неожиданно быстро, но, возможно, это и хорошо.

А вот автор сочинения «Девятый вал» — временной и моральной доминанты вечера — Брайан Ариас не был столь благосклонен к аудитории и развернул эпическое бессюжетное полотно на целый час. Поставленный на тему картин Айвазовского, вдохновленный маринистским пафосом, объемом, глубиной и свободой (на задник выведены разные фрагменты картин художника, под настроение каждого отдельного эпизода постановки), по своей сути, «Девятый вал» — спектакль-антре, приветствие.

Косная, банальная классика чисто механически, белыми нитками сшивается с «современными» движениями — чуть освобожденными бедрами, корпусом и руками, чтобы как можно быстрее и с облегчением вернуться в привычный сугубо классический модус движения.

Главная проблема в том, что испытанная в начале вечера, эта неловкость неизбежно транспонируется и на другие работы. Всё на классике, чуть-чуть еле-еле расцвеченной чем-то вроде модерна. Конечно, артистам Большого театра, который всегда, как может, сопротивляется тлетворному влиянию и проникновению современного танца, гораздо привычнее существовать в строгой вертикали, в понятных отношениях с гравитацией и координацией. Непонятно одно: почему зарубежные хореографы, обобщенное резюме которых включает в себя сотрудничество почти с каждым гением 20 века, от Ханса ван Манена до Вима Вандекейбуса, не пропуская Пину Бауш, Мерса Каннингема и Матса Эка, позволяют себе сочинять такие небрежные, неизобретательные, попросту скучные хореографические тексты. Не хочется верить, что, не воспитав толком своих «молодых» хореографов, мы теперь возьмемся за воспитание иностранных. Пусть они уж как-нибудь сами, а мы — сами.