Эта женщина танцует
Тата Боева о том, что испытываешь, когда легенда выступает живьем
Во-первых, у меня для вас плохие новости. Если вы интересуетесь современным танцем и 18−19 ноября не смогли попасть в ЦИМ, то пропустили возможность стать частью аттракциона. Называется «не прошло и столетия, как мы смогли лично увидеть икону».

Это особое московское (почему-то в Питере и тем более в других городах подобные вещи проходят тише) удовольствие. Да, за рубеж ездят уже скоро тридцать лет, а основные европейские компании и фестивали, на которых их проще застать, давно выучены. Но одно дело отправиться группкой энтузиастов на спектакль в другую страну или, на худой конец, скачать запись.

Cовсем другое — когда те, о ком в основном читаешь, внезапно приезжают к тебе. Не надо получать визу и нервничать из-за курса евро. Всё с доставкой на дом. Половина зала — знакомые. Вместе визжали от радости, когда объявили о приезде, вместе искали, как попасть, вместе вибрировали перед началом. Приезд легенды — это коллективный опыт «ну наконец-то!».
Но когда спектакль начинается, ты с легендой остаёшься наедине. Есть твоё волнение или «пришла потому, что стыдно не ходить». Твои знания (все спектакли по видео наизусть выучила) или примерные представления. Наконец, есть флёр «великая/великий» — завышенные ожидания и мысль, что если тебе недостаточно сильно понравится, то всё немного зря.

Слишком долгожданные люди — экзамен. Легко любить признанное, знать, что человек делает или делал, по хорошим каноническим записям. Легко переносить на себя чувства тех, кто видели (в правильное время, в правильном месте) и потом писали, передавая не только объективное качество работы, но и свои впечатления. Когда «учебник истории танца» оказывается живым исполнителем/исполнительницей — еще и страшно. Вдруг в фантике не будет конфеты.

Мне повезло: Мег Стюарт не ждала фанатично. В воображаемом календаре стояло «надо по профессии». Хорошая возможность добить знания. К американскому танцу постмодерн отношусь вежливо. В личном списке бельгийских компаний её «Damaged Goods» не первая. Но увидеть всё же стоит.

Когда я впервые увидела на сцене Мередит Монк (такое же «стоит, но не фанатка»), через несколько минут почти плакала. Внезапно внутренний историк танца оказался намного отзывчивее критика. Оказалось, что оживающий на глазах учебник может быть очень трогательным. Как будто попала в машину времени.

Первые ощущения от соло Мег Стюарт — такие же. Когда маленькая женщина, уже долго сидящая на стуле в стороне от зрительских мест, поднимается в зал и начинает потихоньку, будто случайно, пробираться через ряды, осторожно раскрывая узнаваемые (для историка точно) руки-стрелы, что-то среднее между позой Витрувианского человека и плоскостным движением, когда она подает ладонь одной из зрительниц и несколько человек из танцевального сообщества, явно зная ход, сразу тянутся образовать мини-цепочку — мне казалось, что я не в ЦИМе в 2019 году, а перенеслась в тот самый квартал Нью-Йорка и застала какой-нибудь перформанс Триши Браун.
«Соло Мег Стюарт» — четыре танцевальных эпизода. Тот, о котором речь, «Атари» (2018), самый длинный, открывает спектакль — и быстро дает представление, кому Мег Стюарт «родственница». Простые, почти барельефные позы, лишенные пафоса, с которым они подавались в начале века, движение-шаг, узнаваемые плоские руки. Сразу вспоминается энциклопедическая строка о юности в Нью-Йорке и активном участии в танцевальной жизни Даунтауна. Галочка в графе «наследница американского постмодерна».
Но самое впечатляющее — даже не узнавание. Хотя и радость от него длится и длится. Для меня ударом (иначе не скажешь) стало глазами увидеть, насколько «Соло» человечно.

На сцене обычная женщина — голубой виниловый бомбер, позже курточка или простые блузы, черные скини, низкие городские кроссовочки, волосы в каре, которые помыли вчера, не заморочились укладкой, да еще поспали от души. Она ложится на пол, сворачивается в клубок, медленно поднимается, осваивает себя. Жесты почти обыденные. Ровные плоские руки ощупывают воздух, взгляд на выпрямленные пальцы — и оказывается, что руки тянули, чтобы их получше рассмотреть. Где-то вдалеке (конечно, лишь в голове) звучит «я помню все твои/мои трещинки».

В «I take it back» (фестиваль «Территория» перевел как «Я передумала»), полувербальном-полудвиженческом монологе о сложности чувств, их одновременного существования и распознавания (я говорила, что не могу жить без тебя/я беру свои слова назад; я говорила, что ты нуждаешься во мне больше, чем я в тебе/я беру свои слова назад; в финале «берутся назад» все мыслимые чувства) Стюарт, кажется, и вовсе просто стоит. Не сразу осознаешь, что мелкое копошение пальцев у молнии на куртке и есть пластическая часть «I take it back». Текст, длительность и однообразность структуры которого создает объемную человеческую драму (кто кого любит или не любит, понять невозможно; но явно все непросто), «подкрашивает» движения. Повторяющиеся ковыряния где-то на уровне груди смотрятся как попытки буквально, пальцами, разобраться в себе, распутать этот сложный клубок, заставляющий брать назад все слова.

Кажется, чем мельче движение, тем лучше. В ещё одной части «Соло», «ХХХ для Арлин и коллег», Стюарт некоторое время лишь слегка отбивает ритм носком — и на черной пустой сцене это становится событием.

Неидеальные, немного наброском движения, простенький вид, ощущение, что наблюдаешь за человеком слегка в себе, не замечающим людей вокруг — то, как можно суммировать «Соло», укладывается в установки танца постмодерн. Но именно на спектакле меньше всего хотелось думать, чему соответствует эта маленькая женщина. Плюнь ты на эти учебники, девочка, неважно, сколько почитает имя. Просто это небольшое чудо, прямо по старым мастерам: нужен только человек и коврик. Точнее, женщина и пустой блэкбокс. А там рука едва заметно задвигается, разлетятся волосы, заиграет Генсбур — и, глядишь, уже не важно, легенда ли эта хрупкая, чуть неловкая, но такая завораживающая женщина.
Made on
Tilda