«РИТКА! ТАНЦУЙ НОСИКОМ!»
С Маргаритой Куллик — виртуозной в прошлом балериной Кировского (Мариинского) театра — на протяжении последних четырех лет мы несколько раз встречались в Перми, на конкурсе «Арабеск». Там и проходили наши беседы: Куллик рассказывала о себе, своем педагоге — знаменитой Наталии Дудинской, о своем муже — танцовщике и педагоге Владимире Киме. О работе в Сеуле. О своем любимом ученике и «корейском сыне» Кимине Киме.
Текст — Айсылу Кадырова
Оперативного повода для публикации интереснейших воспоминаний Куллик долго не было. И вдруг он случился: в последний день апреля Маргарите Куллик и Владимиру Киму, педагогам-репетиторам Мариинского театра, вручили призы «Душа танца» журнала «Балет» в номинации «Учитель».
«Учитель» — особенное слово для Куллик. Оно ассоциируется у нее с Наталией Дудинской, которую она боготворит и по которой скучает буквально до слез. У Дудинской тоже был любимый учитель — Агриппина Ваганова. Документальная история о том, как в 1937 году из всех вагановских учениц только Наталия Дудинская и Марина Семенова не отвернулись от Агриппины Яковлевны, обвиняемой в предательстве коммунистических идеалов, и не стали подписывать письма против нее, для Маргариты Куллик — потрясение и пример на всю жизнь.
Из стенограммы наших разбросанных во времени бесед я убрала свои вопросы — получился монолог Маргариты Куллик.
Из стенограммы наших разбросанных во времени бесед я убрала свои вопросы — получился монолог Маргариты Куллик.
Маргарита Куллик и Наталия Дудинская после спектакля «Дон Кихот».
Фотография из архива Маргариты Куллик.
Фотография из архива Маргариты Куллик.
Отдать меня в Вагановское училище — это была идея бабули, маминой мамы. Она очень хотела, чтобы я танцевала в балете. Я начала жить в ее доме в Зеленогорске сразу после того, как утонул мой папа: она взяла меня к себе — «разгрузила» маму мою немножко. Я в начальной школе тогда училась, занималась фигурным катанием. Однажды тренер сказал бабушке, что я — танцевальная девочка. И она сразу же приняла решение показать меня педагогам Вагановского.
Показала. Результат: я никому из педагогов не понравилась. Нам дали понять, что хореографическое училище — не для меня. Когда об этом узнали родители моей подружки, близко знавшие Нину Анисимову — легендарную характерную танцовщицу Кировского балета, они сказали: «Ритку не взяли?! Не может такого быть! Давайте немедленно покажем ее нашей соседке Нине Александровне Анисимовой!». И вот в один прекрасный день меня повезли в Комарово — показывать Анисимовой.
Нина Александровна была уже в почтенном возрасте. Болела. Она выслушала нашу историю, но смотреть меня не стала. Она написала маленькую записочку, с которой нам следовало снова явиться в Вагановское училище.
И вот мы с бабушкой снова пришли в училище, показали записочку от Анисимовой. И меня приняли!
Нет, это не говорит о том, что все тогда в Ленинграде делалось «по записочкам». Это просто такой мне выпал случай. Благодаря записочке от самой Анисимовой, в которой она просила внимательнее ко мне присмотреться, меня еще раз проверили — мою гибкость, шаг, прыжок, чувство ритма… Разглядели, что девочка неплохая, и приняли. Хотя я считаю, что бездарная я была.
Показала. Результат: я никому из педагогов не понравилась. Нам дали понять, что хореографическое училище — не для меня. Когда об этом узнали родители моей подружки, близко знавшие Нину Анисимову — легендарную характерную танцовщицу Кировского балета, они сказали: «Ритку не взяли?! Не может такого быть! Давайте немедленно покажем ее нашей соседке Нине Александровне Анисимовой!». И вот в один прекрасный день меня повезли в Комарово — показывать Анисимовой.
Нина Александровна была уже в почтенном возрасте. Болела. Она выслушала нашу историю, но смотреть меня не стала. Она написала маленькую записочку, с которой нам следовало снова явиться в Вагановское училище.
И вот мы с бабушкой снова пришли в училище, показали записочку от Анисимовой. И меня приняли!
Нет, это не говорит о том, что все тогда в Ленинграде делалось «по записочкам». Это просто такой мне выпал случай. Благодаря записочке от самой Анисимовой, в которой она просила внимательнее ко мне присмотреться, меня еще раз проверили — мою гибкость, шаг, прыжок, чувство ритма… Разглядели, что девочка неплохая, и приняли. Хотя я считаю, что бездарная я была.
К учебе и к самому училищу я относилась с благоговением с первого дня. Меня ни на секунду не покидало ощущение, что все здесь — святое. Я обожала учиться. Мне было очень интересно учиться! Единственной моей проблемой, да и то не сразу, был вес. Я очень легко — примерно с первого курса и все двадцать лет на сцене — поправлялась. Приходилось чуть ли не постоянно голодать.
Думаю, что проблему с лишним весом я унаследовала от своих тучных эстонских родственников. Я по папиной линии — эстонка. Не все, кстати, знают, что моя эстонская фамилия произносится с ударением на первый слог: КУллик — вот как правильно.
Думаю, что проблему с лишним весом я унаследовала от своих тучных эстонских родственников. Я по папиной линии — эстонка. Не все, кстати, знают, что моя эстонская фамилия произносится с ударением на первый слог: КУллик — вот как правильно.
Первые пять лет в училище мы учились у Ирины Александровны Трофимовой. А потом наш класс взяла Наталия Михайловна Дудинская. Это было очень почетно и неожиданно, поскольку обычно Дудинская вела либо класс усовершенствования артисток балета, либо занималась с девочками со второго курса. Первый курс она никогда до нас не брала. Прошло очень, очень много лет, и Наталия Михайловна неожиданно мне призналась, что взяла тогда наш класс из-за меня. Нет, я не была лучшей ученицей. У нас «лучшими» считалось три девочки, среди них я была третьей. Я понравилась Дудинской, потому что была курносая, представляете? Она полюбила меня за нос! Постоянно потом говорила на репетициях: «Ритка, танцуй носиком! Это — твое!».
Маргарита Куллик, Константин Шатилов, Николай Кабаняев (ученик Шатилова) и Наталия Дудинская после отчетного концерта на сцене Кировского театра. За спиной Куллик, в отдалении, Константин Сергеев.
Автор фотографии — Павел Маркин.
Автор фотографии — Павел Маркин.
Сейчас я думаю, что нас свела судьба. Мы так сблизились, что я жить без нее не могла. До сих пор не могу. Мне не хватает ее безумно.
Когда я начинала учиться, в нашем классе было семнадцать человек. Когда заканчивала, — семь. Я всегда была самая маленькая. И самая упрямая. Помню, стояла у станка рядом с голландской печкой. И вот все поднимают ножку с одной ноги сначала вперед, потом в сторону, потом назад. А я назад не могу, потому что мешает печка. В принципе, я могла остановиться в этот момент. Но я так не могла! И когда все делали движение ногой назад, я снова делала движение ногой в сторону. Я всегда находила возможность не останавливаться. Это упрямство — эстонское. Это мое дорогое «наследство».
Когда я начинала учиться, в нашем классе было семнадцать человек. Когда заканчивала, — семь. Я всегда была самая маленькая. И самая упрямая. Помню, стояла у станка рядом с голландской печкой. И вот все поднимают ножку с одной ноги сначала вперед, потом в сторону, потом назад. А я назад не могу, потому что мешает печка. В принципе, я могла остановиться в этот момент. Но я так не могла! И когда все делали движение ногой назад, я снова делала движение ногой в сторону. Я всегда находила возможность не останавливаться. Это упрямство — эстонское. Это мое дорогое «наследство».
Наталия Михайловна никогда нас не хвалила. Меня совершенно не за что было хвалить: данные были — не очень. Кроме любви к танцу, координации и музыкальности, ничего выдающегося у меня не было. Все очень-очень среднее.
Репетировать со мной было непросто. У меня такой характер иногда проявлялся: Дудинская сделает мне замечание, а я ей в ответ: «А мне так неудобно». Или: «А я так не хочу». После таких выходок я на месяц выпадала из поля ее внимания. Она меня просто игнорировала. Не кричала (она никогда не кричала), не била (никогда никого не била), не щипала (никогда никого не щипала). Она просто переставала тебя замечать. И это было самое страшное.
Наталия Михайловна говорила: «Пропустишь один день в классе, будешь наверстывать два дня. Два дня пропустишь — четыре дня придется наверстывать». Это — правда. Все ее ученицы старались занятия не пропускать. Хотя девочкам в училище официально разрешалось не заниматься в дни менструации: можно было прийти на урок и сидеть в уголочке — просто смотреть.
Репетировать со мной было непросто. У меня такой характер иногда проявлялся: Дудинская сделает мне замечание, а я ей в ответ: «А мне так неудобно». Или: «А я так не хочу». После таких выходок я на месяц выпадала из поля ее внимания. Она меня просто игнорировала. Не кричала (она никогда не кричала), не била (никогда никого не била), не щипала (никогда никого не щипала). Она просто переставала тебя замечать. И это было самое страшное.
Наталия Михайловна говорила: «Пропустишь один день в классе, будешь наверстывать два дня. Два дня пропустишь — четыре дня придется наверстывать». Это — правда. Все ее ученицы старались занятия не пропускать. Хотя девочкам в училище официально разрешалось не заниматься в дни менструации: можно было прийти на урок и сидеть в уголочке — просто смотреть.
Маргарита Куллик и Наталия Дудинская обсуждают сцену из балета «Золушка».
Автор фотографии — Павел Маркин.
Автор фотографии — Павел Маркин.
В классе Дудинской этой привилегией никто не пользовался. Мы не обращали внимания на месячные — мы занимались. Нам было важно не пропустить урок, понимаете? Мы сурово были воспитаны. Я потом и спектакли свои ни разу в жизни не пропускала из-за критических дней. Дудинская сама была очень волевая, и учениц своих такими воспитывала.
Ее невозможно было разжалобить.
Еще она почему-то очень верила в целебную силу таблеток с названием «Этазол». Голова болит? Выручит этазол. Нога болит? Нужно выпить этазол. Только в этазол верила.
Ее невозможно было разжалобить.
Еще она почему-то очень верила в целебную силу таблеток с названием «Этазол». Голова болит? Выручит этазол. Нога болит? Нужно выпить этазол. Только в этазол верила.
Один из типичных диалогов на уроке:
— Ритка, что ты так вяло сегодня танцуешь?
— Нога болит.
— Господи! Да причем здесь нога?! Танцуй носиком!
— Ритка, что ты так вяло сегодня танцуешь?
— Нога болит.
— Господи! Да причем здесь нога?! Танцуй носиком!
Кто у нас в училище был звездой? Володя Ким. Он учился на четыре года старше, не только наш класс — все училище ходило на него, необыкновенно талантливого, смотреть.
Еще Фарух Рузиматов был у нас звездой. Все родители специально покупали билеты в Кировский театр на «Дон Кихот», чтобы посмотреть, как там Фарух в первом акте, изображая уличного мальчишку, играет в карты. Он делал это уморительно! Он с малых лет был большим артистом. Да, у него изначально не было хороших стоп, но кто это замечал? Кто это помнит? Труд перетрет все, если не вдаваться в подробности.
Еще Фарух Рузиматов был у нас звездой. Все родители специально покупали билеты в Кировский театр на «Дон Кихот», чтобы посмотреть, как там Фарух в первом акте, изображая уличного мальчишку, играет в карты. Он делал это уморительно! Он с малых лет был большим артистом. Да, у него изначально не было хороших стоп, но кто это замечал? Кто это помнит? Труд перетрет все, если не вдаваться в подробности.
Маргарита Куллик и Владимир Ким в костюмах героев балета «Сильфида» на ступенях Михайловского замка в Санкт-Петербурге.
Автор фотографии — Владимир Зензинов.
Автор фотографии — Владимир Зензинов.
Я терпеть не могла участвовать в международных конкурсах, а Наталия Михайловна все время меня на них пихала. Она понимала, что для молодой артистки — это прекрасная практика и наилучшая возможность быть всегда на виду. Это было еще в годы в СССР: тогда все этапы конкурсных соревнований артистам оплачивало министерство культуры страны, а кто поедет от Советского Союза на международный конкурс, решалось после жестких отборов в Москве. Никакой самодеятельности, как сегодня, когда можешь за свои деньги участвовать в каком угодно конкурсе.
Не один раз так было, что в моей возрастной категории отбирали на следующий — международный — этап Нино Ананиашвили, и ставили ее в пару с Андрисом Лиепой. Они оба были на год старше меня. И вот когда их отбирали, про меня говорили: «Куллик — девочка хорошая, но ей еще рано». Сейчас я понимаю, что это было справедливо.
И вот меня все отодвигали, отодвигали. И вдруг в 1983 году отобрали на конкурс в Варну! Поставили меня тогда в пару с Виктором Еременко из Киева. Помню, в день объявления результатов конкурса ко мне прибежала Нинель Александровна Кургапкина (она с Ирой Чистяковой, своей ученицей, на конкурс этот ездила) и говорит: «Ритка, ты получила «бронзу!». Боже мой, радости было! Я чуть не расплакалась от счастья. А потом подхожу к спискам и вижу, что у меня не «бронза», а «золото». Кургапкина ошиблась! Но я уже чувствовала себя очень, очень счастливой.
Мое «золото» в нашей возрастной группе в Варне не было высшей наградой — был еще Гран-при, его взяла Сильви Гиллем.
Не один раз так было, что в моей возрастной категории отбирали на следующий — международный — этап Нино Ананиашвили, и ставили ее в пару с Андрисом Лиепой. Они оба были на год старше меня. И вот когда их отбирали, про меня говорили: «Куллик — девочка хорошая, но ей еще рано». Сейчас я понимаю, что это было справедливо.
И вот меня все отодвигали, отодвигали. И вдруг в 1983 году отобрали на конкурс в Варну! Поставили меня тогда в пару с Виктором Еременко из Киева. Помню, в день объявления результатов конкурса ко мне прибежала Нинель Александровна Кургапкина (она с Ирой Чистяковой, своей ученицей, на конкурс этот ездила) и говорит: «Ритка, ты получила «бронзу!». Боже мой, радости было! Я чуть не расплакалась от счастья. А потом подхожу к спискам и вижу, что у меня не «бронза», а «золото». Кургапкина ошиблась! Но я уже чувствовала себя очень, очень счастливой.
Мое «золото» в нашей возрастной группе в Варне не было высшей наградой — был еще Гран-при, его взяла Сильви Гиллем.
Именно на конкурсе в Варне у нас с Володей Кимом начался роман. Он тогда работал в якобсоновских «Хореографических миниатюрах», в конкурсе участвовал как солист. Ким по-хулигански, дерзко со мной заигрывал. Я носила красивый сарафан с замком «молния» на спине, и вот он подходил ко мне незаметно, быстро расстегивал «молнию» и внимательно наблюдал за моей реакцией…
Наш роман развивался бурно: уже через год, когда мне исполнилось 19 лет, мы поженились.
Наталия Михайловна была категорически против нашей свадьбы. Так и говорила: «Я — против!». У нее такая философия: совершенно ни к чему ставить штамп о бракосочетании в паспорте — можно просто жить вместе, пока хочется.
Она и на свадьбу к нам не пришла. Только подарок прислала — чайный сервиз. Свадьба с Володей — это единственное, в чем я не послушала Дудинскую. Конечно же, не жалею об этом. Да и Дудинская потом сменила свой гнев на милость. Года через три это случилось, не сразу. Она стала ценить и любить Володю!
Наш роман развивался бурно: уже через год, когда мне исполнилось 19 лет, мы поженились.
Наталия Михайловна была категорически против нашей свадьбы. Так и говорила: «Я — против!». У нее такая философия: совершенно ни к чему ставить штамп о бракосочетании в паспорте — можно просто жить вместе, пока хочется.
Она и на свадьбу к нам не пришла. Только подарок прислала — чайный сервиз. Свадьба с Володей — это единственное, в чем я не послушала Дудинскую. Конечно же, не жалею об этом. Да и Дудинская потом сменила свой гнев на милость. Года через три это случилось, не сразу. Она стала ценить и любить Володю!
До свадьбы я жила в Ленинграде с мамой, у нас была комната в коммуналке. А Володя жил в маленькой квартире со своими родителями. После свадьбы мы с Володей стали жить вместе с его родителями. Потом нам удалось встать в «театральную» очередь на покупку кооперативной квартиры в новом доме на озере Долгом. Как мы были счастливы! Конечно же, я сразу поделилась радостью с Наталией Михайловной. Но она ее не разделила — изменилась в лице после слов «на озере Долгом». И повела меня с собой на прием к Валентине Ивановне Матвиенко, которая в то время курировала вопросы культуры в Ленинградском совете народных депутатов и довольно часто приходила на балетные спектакли в наш Кировский театр.
На приеме у Матвиенко Дудинская очень эмоционально произнесла примерно такую речь: «Валентина Ивановна, вы же знаете, как Ритка танцует? Вы же знаете, во сколько заканчивается „Дон Кихот“? Он заканчивается поздно! Очень поздно! И вы представляете, ей сейчас предлагают строить кооператив — тут она медленно поднимала указательный пальчик правой руки вверх — на озере До-о-о-лгом!».
Валентина Ивановна улыбнулась и сказала: «Наталия Михайловна, я помогу. Рита не будет жить на озере Долгом».
И помогла. Нам с Володей дали квартиру недалеко от Кировского театра.
На приеме у Матвиенко Дудинская очень эмоционально произнесла примерно такую речь: «Валентина Ивановна, вы же знаете, как Ритка танцует? Вы же знаете, во сколько заканчивается „Дон Кихот“? Он заканчивается поздно! Очень поздно! И вы представляете, ей сейчас предлагают строить кооператив — тут она медленно поднимала указательный пальчик правой руки вверх — на озере До-о-о-лгом!».
Валентина Ивановна улыбнулась и сказала: «Наталия Михайловна, я помогу. Рита не будет жить на озере Долгом».
И помогла. Нам с Володей дали квартиру недалеко от Кировского театра.
В Кировский театр меня хотели взять уже на первом курсе. Было так: на отчетном концерте я танцевала в сцене «Оживленный сад» из балета «Корсар» и очень понравилась Олегу Виноградову, который в то время руководил балетной труппой Кировского. У Дудинской выпускался класс усовершенствования, и она кого-то из своих учениц рекомендовала Виноградову. Он ей сказал тогда: «Я у вас лучше Куллик возьму». Она: «Да Куллик еще два года учиться!».
Лет через десять похожая история приключилась с Настей Волочковой. Ее, первокурсницу, на отчетном концерте заметил Виноградов и решил взять в труппу. Настя, в отличие от меня, согласилась. Для меня же было немыслимо — уйти из класса Дудинской.
К третьему курсу я стала поправляться. Набрала вес. Такая плотненькая стала, когда окончила училище, что худсовет Кировского решил не брать меня в труппу. Наталия Михайловна тут же пошла к Виноградову. Он ее успокоил: «Я же вам обещал, что возьму Куллик». И взял меня в штат вспомогательного состава, это что-то типа миманса. Я, конечно же, никогда не работала в мимансе. Виноградов меня просто пропихнул таким образом в театр.
Лет через десять похожая история приключилась с Настей Волочковой. Ее, первокурсницу, на отчетном концерте заметил Виноградов и решил взять в труппу. Настя, в отличие от меня, согласилась. Для меня же было немыслимо — уйти из класса Дудинской.
К третьему курсу я стала поправляться. Набрала вес. Такая плотненькая стала, когда окончила училище, что худсовет Кировского решил не брать меня в труппу. Наталия Михайловна тут же пошла к Виноградову. Он ее успокоил: «Я же вам обещал, что возьму Куллик». И взял меня в штат вспомогательного состава, это что-то типа миманса. Я, конечно же, никогда не работала в мимансе. Виноградов меня просто пропихнул таким образом в театр.
Маргарита Куллик исполняет вариацию из «Большого классического па» на международном конкурсе в Варне.
Автор фотографии — Александр Макаров.
Автор фотографии — Александр Макаров.
Дудинскую расстраивало, что я стала плотненькая. И она меня доставала с куриными яйцами. Постоянно советовала: «Ритка, выпей обязательно утром сырое яйцо. И вечером тоже — одно сырое яйцо. И больше ничего-ничего не ешь!». Я ненавидела яйца. Но покорно сидела на этой диете…
Дудинскую я слушалась практически во всем. Я любила ее очень. В какой-то момент у нас сложилась традиция — созваниваться каждый вечер. Вернее, это я должна была звонить Наталии Михайловне домой — у нас с Володей в нашей новой квартире телефона не было. Я звонила ей из уличного телефона-автомата. Очень часто было так: я звоню, а у Дудинской «занято». Она очень любила разговаривать по телефону: час «занято», второй… И несколько раз так было, что Володя бежал к Дудинской домой (мы в десяти минутах друг от друга жили) и просил ее, чтобы она положила трубку. И тогда я ей дозванивалась.
О чем мы говорили? О балете — в первую очередь. О моих спектаклях. Она разбирала их «по косточкам». Это было очень ценно.
Дудинскую я слушалась практически во всем. Я любила ее очень. В какой-то момент у нас сложилась традиция — созваниваться каждый вечер. Вернее, это я должна была звонить Наталии Михайловне домой — у нас с Володей в нашей новой квартире телефона не было. Я звонила ей из уличного телефона-автомата. Очень часто было так: я звоню, а у Дудинской «занято». Она очень любила разговаривать по телефону: час «занято», второй… И несколько раз так было, что Володя бежал к Дудинской домой (мы в десяти минутах друг от друга жили) и просил ее, чтобы она положила трубку. И тогда я ей дозванивалась.
О чем мы говорили? О балете — в первую очередь. О моих спектаклях. Она разбирала их «по косточкам». Это было очень ценно.
Если я звонила накануне своего спектакля, она всегда давала такой совет:
«Ритка, у нас с тобой завтра большой праздник — ты танцуешь спектакль! Ложись, отдыхай, никуда не ходи до самого вечера, пусть ножки сами захотят бежать на сцену!».
«Ритка, у нас с тобой завтра большой праздник — ты танцуешь спектакль! Ложись, отдыхай, никуда не ходи до самого вечера, пусть ножки сами захотят бежать на сцену!».
Наталия Михайловна никогда не вела себя, как капризная звезда. Непосредственная была. Помню, вышли однажды на прогулку — я, она и Володя. Шли медленно — у Наталии Михайловны болели ноги. И вдруг какая-то женщина к нам обращается: «Простите, пожалуйста, вы не знаете, где здесь ресторан „Погребок“?». Мы ответили, что не знаем. Идем дальше. И вдруг Наталия Михайловна, а ей тогда уже очень много лет было, оборачивается и звонко кричит той женщине: «Ой, тетенька! Тетенька! Я знаю, где этот „Погребок“! Он во-о-о-он там!»… «Тетенька», представляете?..
Да, я знала, что у Наталии Михайловны была до меня любимая ученица — невероятная, талантливейшая Валентина Симукова. Жуткая история: Симукова заболела корью и умерла, и многие винили в этом Дудинскую — дескать, она так нагружала хрупкую девочку, что сердце Вали не выдержало.
Я никогда не говорила о Симуковой с Наталией Михайловной. Но одна моя поклонница была еще и поклонницей Вали, и она подарила мне архив Вали. В этом архиве я обнаружила письмо мамы Вали, которое она, уже после смерти дочери, писала Дудинской. Не знаю, отправила она его ей или нет. Но в этом письме несчастная женщина просит Дудинскую не слушать всех тех, кто винит ее в смерти Вали. Она пишет, что Наталия Михайловна ни в чем не виновата.
Я никогда не говорила о Симуковой с Наталией Михайловной. Но одна моя поклонница была еще и поклонницей Вали, и она подарила мне архив Вали. В этом архиве я обнаружила письмо мамы Вали, которое она, уже после смерти дочери, писала Дудинской. Не знаю, отправила она его ей или нет. Но в этом письме несчастная женщина просит Дудинскую не слушать всех тех, кто винит ее в смерти Вали. Она пишет, что Наталия Михайловна ни в чем не виновата.
Валентина Симукова
Наталия Михайловна была глубоко верующим человеком. Во многом именно поэтому я не верю ни единой гадости, которые написала про Дудинскую в своей книге Алла Яковлевна Шелест. Я не верю Шелест. Я очень хорошо знала Дудинскую. Такой верующий человек, как она, не способен на гадости. А вот человек, который их сочиняет, наверняка способен.
Когда Дудинской не стало, я была в Сеуле. С Наталией Михайловной оставались мой муж Володя и ее помощница Катюша. Я вылетела в Петербург, как только смогла: через день после печальной новости. Как раз на похороны успела.
Для меня было неожиданностью — узнать, что Наталия Михайловна завещала мне все свое имущество, включая квартиру. Это была квартира в дореволюционном доме на углу Невского проспекта и Малой Морской улицы, она получила ее в 1944 году. Но завещала она ее не мне одной, еще — Катюше. Когда-то у Дудинской была домработница Пашенька — долго очень, лет сорок. Так вот Катюша — дочь Пашеньки, она выросла в доме Дудинской.
Квартиру Наталии Михайловны мы вынуждены были продать. Нам не разрешили перевести ее в нежилой фонд и создать в ней музей Дудинской, как мы планировали. Дело в том, что эта квартира была малой частью некогда одной большой квартиры, которая до войны принадлежала ученому Николаю Вавилову. Когда Вавилова арестовали, его жилплощадь уплотнили: сделали из одной квартиры — две.
Сейчас, видимо, выкуплены обе части квартиры: теперь в этом помещении — ресторан быстрого обслуживания Subway. Не была в нем никогда. Не могу. Я даже мимо дома этого не могу теперь ходить.
Для меня было неожиданностью — узнать, что Наталия Михайловна завещала мне все свое имущество, включая квартиру. Это была квартира в дореволюционном доме на углу Невского проспекта и Малой Морской улицы, она получила ее в 1944 году. Но завещала она ее не мне одной, еще — Катюше. Когда-то у Дудинской была домработница Пашенька — долго очень, лет сорок. Так вот Катюша — дочь Пашеньки, она выросла в доме Дудинской.
Квартиру Наталии Михайловны мы вынуждены были продать. Нам не разрешили перевести ее в нежилой фонд и создать в ней музей Дудинской, как мы планировали. Дело в том, что эта квартира была малой частью некогда одной большой квартиры, которая до войны принадлежала ученому Николаю Вавилову. Когда Вавилова арестовали, его жилплощадь уплотнили: сделали из одной квартиры — две.
Сейчас, видимо, выкуплены обе части квартиры: теперь в этом помещении — ресторан быстрого обслуживания Subway. Не была в нем никогда. Не могу. Я даже мимо дома этого не могу теперь ходить.
Наталия Михайловна очень любила свой дом. Нет, ее муж, Константин Сергеев, там с ней не жил. У него была своя квартира. У них были очень нежные отношения: она называла его Котиком, он ее — Талечкой. Они много времени проводили вместе, всегда вместе ужинали, а потом он уезжал к себе… Наталия Михайловна тяжело переживала смерть Сергеева. Очень его любила…
Не стану говорить, кому мы продали квартиру Дудинской и за сколько. Все ее вещи и документы передали в петербургские Публичную библиотеку и в Театральный музей. Деньги, вырученные с продажи квартиры, лежат в банке и тратятся на мероприятия и проекты, связанные с именем Наталии Михайловны Дудинской.
На что конкретно? Мы установили мемориальную доску на фасаде дома, где она жила. Выпустили книгу о ней. Учредили стипендию имени Дудинской для лучших студентов в Вагановской академии. И денежный приз имени Дудинской «За верность традициям русской балетной школы», который вручаем достойным молодым танцовщикам на балетных конкурсах в Москве, Санкт-Петербурге и Перми.
Не стану говорить, кому мы продали квартиру Дудинской и за сколько. Все ее вещи и документы передали в петербургские Публичную библиотеку и в Театральный музей. Деньги, вырученные с продажи квартиры, лежат в банке и тратятся на мероприятия и проекты, связанные с именем Наталии Михайловны Дудинской.
На что конкретно? Мы установили мемориальную доску на фасаде дома, где она жила. Выпустили книгу о ней. Учредили стипендию имени Дудинской для лучших студентов в Вагановской академии. И денежный приз имени Дудинской «За верность традициям русской балетной школы», который вручаем достойным молодым танцовщикам на балетных конкурсах в Москве, Санкт-Петербурге и Перми.
Наталья Дудинская и Константин Сергеев в балете "Раймонда"
Наталия Михайловна никогда не говорила со мной о смерти. Мы никогда не обсуждали, что же будет, когда ее не станет. Ее всегда интересовало настоящее время. Она прекрасно понимала, что все ее письма станут редчайшими экспонатами театрального музея. Но совсем не поэтому переписывалась, например, с Иветт Шовире. Они дружили. Дудинская свободно говорила по-французски, безупречно писала на французском. На хорошем английском отвечала на письма Марго Фонтейн, с которой тоже дружила… Наталия Михайловна одинаково бережно и одинаково спокойно хранила и письма звезд, и «счастливые» трамвайные билетики…
Я перестала танцевать, когда Дудинской исполнилось 90 лет, и она стала неважно себя чувствовать. Получается, в Кировском театре я проработала двадцать лет. Ровно в 38 лет вышла на пенсию. Если бы Дудинская могла продолжать работать, ни на какую пенсию я бы не ушла.
Думаю, я станцевала почти все, что хотела. Разумеется, на сцене Кировского театра я не танцевала Одетту-Одиллию в «Лебедином озере», главную балеринскую партию в главном русском балете. Виноградов говорил: «Рита, ну какая ты — лебедь?!». Но на других сценах «Лебединое…» я танцевала, и не один раз. А вот Раймонду нигде не танцевала. Очень жалею об этом. Вернее, жалею о том, что я не подготовила эту партию с Наталией Михайловной.
Больше всех моей пенсии ждали в Сеуле — в Корейском национальном университете искусств. Руководители этого учебного заведения очень хотели, чтобы я и Володя начали у них преподавать классический танец. Шесть лет нас ждали!
Думаю, я станцевала почти все, что хотела. Разумеется, на сцене Кировского театра я не танцевала Одетту-Одиллию в «Лебедином озере», главную балеринскую партию в главном русском балете. Виноградов говорил: «Рита, ну какая ты — лебедь?!». Но на других сценах «Лебединое…» я танцевала, и не один раз. А вот Раймонду нигде не танцевала. Очень жалею об этом. Вернее, жалею о том, что я не подготовила эту партию с Наталией Михайловной.
Больше всех моей пенсии ждали в Сеуле — в Корейском национальном университете искусств. Руководители этого учебного заведения очень хотели, чтобы я и Володя начали у них преподавать классический танец. Шесть лет нас ждали!
Маргарита Куллик — Жизель.
Автор фотографии — Валентин Перельмутер.
Автор фотографии — Валентин Перельмутер.
В общей сложности в Корее мы с Володей прожили десять лет. Выучили корейский язык. Сеул стал для нас родным городом.
Больше всего я там люблю своих студентов. Они особенные. Мы с Володей отдавали им всю свою душу.
Самое для меня приятное и понятное в Корее и корейцах — уважение и любовь к труду. Я бы даже так сказала: трудолюбие и Корея — это синонимы. Там у людей отпуск — четыре дня! Праздничных дней, когда все отдыхают, очень мало.
Знаете, почему на всех балетных конкурсах среди участников много корейских танцовщиков? Потому что звание лауреата дает им право сократить срок обязательной службы в армии. Все корейские парни, как только им исполняется 18 лет, должны отслужить три года в армии. А если ты лауреат международного конкурса, или у тебя есть другая льгота, то срок службы — всего лишь месяц.
Наш любимый ученик, наш названный с Володей сын — Кимин Ким — выиграл Гран-при конкурсов в Нью-Йорке и в Перми, стал «золотым» лауреатом в Варне и Риме. И только поэтому отбрыкался от армии: служил только месяц!
Но этот месяц мы все вспоминаем с содроганием. Он там по заданию копал что-то ночами. Отморозил пальцы на обеих ногах. Вернулся простуженный, с бритой наголо головой…
Больше всего я там люблю своих студентов. Они особенные. Мы с Володей отдавали им всю свою душу.
Самое для меня приятное и понятное в Корее и корейцах — уважение и любовь к труду. Я бы даже так сказала: трудолюбие и Корея — это синонимы. Там у людей отпуск — четыре дня! Праздничных дней, когда все отдыхают, очень мало.
Знаете, почему на всех балетных конкурсах среди участников много корейских танцовщиков? Потому что звание лауреата дает им право сократить срок обязательной службы в армии. Все корейские парни, как только им исполняется 18 лет, должны отслужить три года в армии. А если ты лауреат международного конкурса, или у тебя есть другая льгота, то срок службы — всего лишь месяц.
Наш любимый ученик, наш названный с Володей сын — Кимин Ким — выиграл Гран-при конкурсов в Нью-Йорке и в Перми, стал «золотым» лауреатом в Варне и Риме. И только поэтому отбрыкался от армии: служил только месяц!
Но этот месяц мы все вспоминаем с содроганием. Он там по заданию копал что-то ночами. Отморозил пальцы на обеих ногах. Вернулся простуженный, с бритой наголо головой…
Мы с Володей очень сожалеем, что Наталия Михайловна не увидела нашего Кимина. Ну и не только Кимина. Две наших корейских ученицы — прима-балерины в Бостонском театре, еще одна — солистка в Парижской Опере. В Амстердаме наши ученики танцуют…
Кимин нам — как родной. Когда он решил продолжать карьеру за пределами Кореи, а именно — в театре, где танцевали мы с Володей, в Мариинском, — никто не возражал — ни его родители, ни мы.
Первые четыре года в Петербурге Кимин жил с нами. К тому времени он уже неплохо говорил по-русски, меня называл «мамой», Володю — «папой». Мы усердно с ним занимались не только профессией — учили писать по-русски, читать.
Сейчас Кимин живет отдельно от нас — мы ему квартиру купили. Но видимся и созваниваемся каждый день. Мы — семья.
Кимин нам — как родной. Когда он решил продолжать карьеру за пределами Кореи, а именно — в театре, где танцевали мы с Володей, в Мариинском, — никто не возражал — ни его родители, ни мы.
Первые четыре года в Петербурге Кимин жил с нами. К тому времени он уже неплохо говорил по-русски, меня называл «мамой», Володю — «папой». Мы усердно с ним занимались не только профессией — учили писать по-русски, читать.
Сейчас Кимин живет отдельно от нас — мы ему квартиру купили. Но видимся и созваниваемся каждый день. Мы — семья.
Владимир Ким, Кимин Ким, Рената Шакирова и Маргарита Куллик после спектакля «Щелкунчик» на сцене Мариинского театра.
Автор фотографии — Наташа Разина.
Автор фотографии — Наташа Разина.
Я довольна, как развивается его карьера. Сейчас он премьер Мариинского балета. Конечно, очень переживала, когда по состоянию здоровья он не мог полноценно репетировать и выходить на сцену целый год. Весь этот год, что Кимин не танцевал, он каждый вечер ходил в Петербургскую филармонию. Он классическую музыку очень любит.
Как все корейцы, Кимин необыкновенно сентиментальный. Может позвонить мне и сказать: «Мама, я сегодня снова смотрел твою Джульетту. Я так плакал, так плакал, мама!». Он любит смотреть видеозаписи наших с Володей спектаклей.
А еще у него изумительное чувство юмора. Все знают, что я очень громко разговариваю по телефону. И вот идем однажды — я, Володя и Кимин — к нам домой, поднимаемся по лестнице. Я что-то говорю Володе, а он меня перебивает: «Рита, что ты там говоришь? Я не слышу!». Тут же раздается невозмутимый голос Кимина: «Папа, а ты позвони маме, сразу все услышишь!»…
Как все корейцы, Кимин необыкновенно сентиментальный. Может позвонить мне и сказать: «Мама, я сегодня снова смотрел твою Джульетту. Я так плакал, так плакал, мама!». Он любит смотреть видеозаписи наших с Володей спектаклей.
А еще у него изумительное чувство юмора. Все знают, что я очень громко разговариваю по телефону. И вот идем однажды — я, Володя и Кимин — к нам домой, поднимаемся по лестнице. Я что-то говорю Володе, а он меня перебивает: «Рита, что ты там говоришь? Я не слышу!». Тут же раздается невозмутимый голос Кимина: «Папа, а ты позвони маме, сразу все услышишь!»…