Спектакль начинается со слайд-шоу: на большой экран проецируется фотографии разных театральных залов. Шикарные королевские театры с лепниной и бархатом, крошечные обшарпанные комнаты с пластиковыми стульями, греческие руины амфитеатра на открытом воздухе. Бель не создает нарратива, но настолько мастерски предъявляет контекст, что нарратив появляется автоматически — у каждого свой. Мой сосед с удивлением сказал: «Вот это да… Такая вот жизнь Жерома Беля». Я думала о том, насколько разным может быть театральное пространство и как много оно говорит о привычках восприятия театра.

Бель сразу задевает зрителя за живое. Уже во время слайд-шоу в зале образовались враждующие лагеря: кто-то кричал «Allez, s'il vous plait!» и нетерпеливо хлопал; кто-то сурово отвечал: «Наберитесь терпения» или «Подождите, сейчас будут больные дети, не всё сразу!» (sic).

Сам спектакль состоит из нескольких структур. Один из участников выходит на сцену и переворачивает страницу большого перекидного календаря. Каждый раз мы видим новую надпись: «балет», «вальс», «импровизация в тишине три минуты все», «Майкл Джексон», «поклон», «соло», «коллектив коллектив». В каждом выходе участники — так, как они это понимают и могут воспроизвести — крутят пируэты, имитируют лунную походку, импровизируют. В последней структуре один из участников исполняет танец, который он учил в реальной жизни. Все остальные повторяют эти движения, как могут.

На сцене двадцать человек: профессиональные танцоры, перформер, жонглер, девушка в инвалидной коляске, подросток, очень полная женщина, мужчина с синдромом Дауна. У каждого — свое тело и свои возможности танцевать.

В каждом исполнителе видно сразу несколько вещей: его природные возможности, его подготовка и то, каким он хочет казаться. Причем у кого-то эти составляющие очевидны (блестящую балетную подготовку Андрея Меркурьева никуда не спрячешь), у кого-то не очень. Про некоторых участников уже приходится гадать: наверное, несколько занятий контемпорари, йога или что-то еще. В разных контекстах эта трехфакторность расцветала по-разному: тот же Меркурьев, когда ему пришлось повторять связку с жонглированием, выглядел трогательно и смешно.

В академической среде сейчас очень модно теоретизировать тело и телесность. «Гала» — это сценическое осмысление тела современного танца. Бель задействует все «типы» тела (странно, кстати, что в постановке не было мигрантов и представителей других национальностей).

Бель предлагает практические «голые» структуры, которые обнажают то, что зритель может увидеть. Эта простота оставляет свободу для интерпретаций. На некоем первом уровне спектакль можно понять как своеобразный «цирк с уродами» — показ девиантных тел, спекуляция физическими несовершенствами. Видимо, именно так и увидели этот спектакль те, кто ушел в негодовании.

Второй уровень интерпретации — гуманистическая идея «все люди равны» и «каждый человек на сцене интересен». Именно она чаще всего звучала в обсуждениях после показа. Собственно, это и оскорбило одну мою знакомую: слишком простая идея для спектакля, который показывается в ста городах. Вроде как уже всем понятно, что каждый человек имеет право танцевать. (Замечу в скобках, что немного в этом сомневаюсь: первые разы, когда на сцену выезжала девушка-колясочница, в зале повисала пауза. Люди не знали, как на это реагировать, хлопать или нет. Видимо, все-таки идея абсолютного равенства еще не стала аксиомой.)

Но, мне кажется, возможен еще один уровень интерпретации: «Все люди равны, но кто-то равнее». Человек, который двадцать лет оттачивает балетное мастерство, и человек, который всю жизнь провел в инвалидной коляске, отличаются друг от друга. И это нормально. На кого-то смотреть интереснее, на кого-то — скучнее. Например, Костя Челкаев (солист «Балета Москва») во время трехминутной групповой импровизации привлек к себе больше внимания, чем все остальные участники. Кому-то хлопали больше, кому-то меньше. И это тоже нормально.

Более того, я думаю, что спектакль бы не сработал, если бы все исполнители были непрофессионалами. Он строится на контрасте профессионализма и профанности: причем профессионализм и его методы (например, умение выжимать аплодисменты на поклоне) так же обнажаются, как и не-умение быть на сцене.

Вообще, если уж говорить, что спектакль «о» чем-то, то «Гала» — о зрителе и его сопереживании. В спектакле нет истории, нет нравоучения — Бель просто предъявляет очень простую структуру, отражающую контекст, в котором находится зритель. Зал оставается освещенным на протяжении всего спектакля: чтобы зрители не отделяли себя от исполнителей и могли наблюдать друг за другом. Мне было интересно смотреть в глаза уходящим.

В «Гала» нарушается привычный социальный контракт артист-зритель. Например, в части «балет» исполнители по очереди выходят на сцену и делают пируэт. В зале замешательство: надо ли хлопать после каждого выхода? Задние ряды робко захлопали, а из первых рядов раздалось суровое: «Не аплодируйте, пожалуйста!»

Нарушение привычного способа смотреть спектакль вызвало напряжение в зале. Полностью растопилось оно только к финальному танцу под песню Лайзы Миннелли, где вместо «Нью-Йорк, Нью-Йорк» участники пели хором «Москва, Москва». Все недовольные к этому времени ушли — и очень вовремя, так как в финале солировал молодой человек в обтягивающем трико, который очень откровенно двигался и заигрывал со зрителями на первом ряду.

В одном из интервью Бель сказал: «Моя работа не просить перформера танцевать, это сознание аудитории танцует». «Гала» построена немного по-другому: Бель все-таки просит участников танцевать. Танцевать так, как они умеют. Так, как они учились этому в реальной жизни. Люди на сцене дурачатся и явно веселятся. Зрители присоединяются к веселью и смеются над неудавшимся пируэтом.

При этом зрители за полтора часа спектакля проходят важный путь: преодолевают смущение, неловкость, раздражение и в финале становятся коллективом. Коллективом, который хлопает, подпевает и пританцовывает. Так же, как и люди на сцене.