рецензия
Говорить и показывать
Станцованное путешествие в тёмные уголки сознания, спектакль «Коллекционер» «Проекта Ксении Михеевой» впервые после показа на фестивале «Open Look» не только вернулся на сцену, но уже успел получить номинацию на главную театральную премию страны «Золотая Маска».
Завершившийся недавно фестиваль «На грани» тоже показал этот спектакль, что дало нам повод опубликовать текст Таты Боевой, которая побывала на показе в «Эрарте», и где она размышляет, нужно ли танцу слово и что может получиться из таких союзов.
Фотографии — Татьяна Юдина
Завершившийся недавно фестиваль «На грани» тоже показал этот спектакль, что дало нам повод опубликовать текст Таты Боевой, которая побывала на показе в «Эрарте», и где она размышляет, нужно ли танцу слово и что может получиться из таких союзов.
Фотографии — Татьяна Юдина
При слабом освещении на полу остаются лежать трое. Обмякшие мужские тела лицами вниз. Они медленно оживают и начинают недоверчиво собирать обратно разбросанные фигуры — сначала собственную, подтягивая, подбирая конечности, затем, ощупывая как незнакомый предмет, — соседа. Так мог бы начинаться долгий фильм в жанре психологического триллера. Какое-нибудь бесконечное наваждение с авариями, побегами водителей, амнезиями, нехорошими домами, приютившими путников. И так начинает своего «Коллекционера» резидентка «Каннон Данс», хореограф Ксения Михеева.
Кино, движение, слово — так можно обозначить основные элементы спектакля. Их баланс и взаимоотношения и составляют ткань действия. Связь с фильмами начинается с выбора материала. «Коллекционер и его близкие», из которого извлечена запускающая сюжет идея — повесть грузинского сценариста и режиссера Левана Варази. В своё время она стала основой для фильма Юрия Грымова. Танцующий «Коллекционер» слишком бегл, конспективен, чтобы говорить о его соотношении с лентой или литературной основой. В спектакль переносится коллизия, придуманная Варази, — люди, оказавшиеся внутри собрания — нет, не благородных полотен или застенчивых марок — ни много ни мало испытаний на прочность. На сцене остаются лишь трое растерянных героев в пустом пространстве, по команде нависающего над их головами экрана («Испытание 3. Познай свою суть. Признай свою суть. Иди дальше») начинающих биться в требуемых морально-этических конвульсиях.
Впереди у них долгие выяснения, что такое человек (так и хочется прибавить «порядочный», уж очень достоевские выпадают испытания), и попытки передать их суть и способы прохождения физически.
Родственные узы с кино проявляются в том, как визуально выстроен спектакль, в средствах, которые используются для поддержания истории. Помещённый в небольшой блэк-бокс Эрарта-сцены, «Коллекционер» напоминает полудокументальную дрожащую съёмку крупным планом. Он стоит из отдельных эпизодов, вырывающихся из тёмного небытия. Упомянутый уже злобный deus ex machina, экран, отсылает к титрам немого кино — схема движения та же: словарное предуведомление и раскрывающий его эпизод. Одним из активных технических элементов становится свет. Он, то предстающий лучом, выхватывающим из черноты круг, то прикидывающийся длинной лунной дорожкой на воде, активно участвует в злоключениях героев. В отсутствии минимального сценического оформления именно освещение (в паре с музыкой, но гораздо более внятно и удачно) «отвечает» за нагнетание зловещей атмосферы. Тела танцовщиков, мягкие и такие же обытовлённые, нарочно неискуственные, как и их одежда — сероватая, малоприметная — дорисовываются тенями и бликами. Мнущиеся мужчины в лучах прожектора становятся загадочными фигурами, почти призраками, скользя по границе видимости и небытия.
Родственные узы с кино проявляются в том, как визуально выстроен спектакль, в средствах, которые используются для поддержания истории. Помещённый в небольшой блэк-бокс Эрарта-сцены, «Коллекционер» напоминает полудокументальную дрожащую съёмку крупным планом. Он стоит из отдельных эпизодов, вырывающихся из тёмного небытия. Упомянутый уже злобный deus ex machina, экран, отсылает к титрам немого кино — схема движения та же: словарное предуведомление и раскрывающий его эпизод. Одним из активных технических элементов становится свет. Он, то предстающий лучом, выхватывающим из черноты круг, то прикидывающийся длинной лунной дорожкой на воде, активно участвует в злоключениях героев. В отсутствии минимального сценического оформления именно освещение (в паре с музыкой, но гораздо более внятно и удачно) «отвечает» за нагнетание зловещей атмосферы. Тела танцовщиков, мягкие и такие же обытовлённые, нарочно неискуственные, как и их одежда — сероватая, малоприметная — дорисовываются тенями и бликами. Мнущиеся мужчины в лучах прожектора становятся загадочными фигурами, почти призраками, скользя по границе видимости и небытия.
Свет же можно принять за одну из основных метафор. Если перед нами история о путешествии за стыдными ответами, о месте, где сконцентрированы различные способы проверки себя на право называться человеком, то темнота, обступающая танцовщиков и норовящая поглотить их, становится идеальной визуализацией основной идеи. Тип высвечивания меняется в зависимости от темы испытания и помогает немного «сориентироваться на местности».
Карта или путеводитель здесь действительно не будут лишними. Внутреннее пространство «Коллекционера», и раньше скупое на комментарии, после сокращений, сделанных к сентябрьскому показу, стало ещё более аутичным и обращённым в себя. Это явно история, у неё явно есть определённый ход — но в чём он заключается, понять может быть нелегко. Летний вариант был подробным в изложении событий и местами излишне литературным — жесты вставали на места слов и старались проиллюстрировать их. Прогулка с пороками и психозами оказывалась сложна для пластического выражения: в ней копились разнородные идеи, пространства для них не хватало. Слов, комментировавших действие, было больше, они были тяжеловесны и замедляли путешествие. После перерыва спектакль стал строже, определённей в мыслях — осталась одна, самая важная, и выявляющие её испытания. Но в то же время «Коллекционер», странный, способный раздражать чрезмерным следованием сюжету и буквальностью приёма слово=движение, без них подрастерял своё временами монотонное обаяние.
Карта или путеводитель здесь действительно не будут лишними. Внутреннее пространство «Коллекционера», и раньше скупое на комментарии, после сокращений, сделанных к сентябрьскому показу, стало ещё более аутичным и обращённым в себя. Это явно история, у неё явно есть определённый ход — но в чём он заключается, понять может быть нелегко. Летний вариант был подробным в изложении событий и местами излишне литературным — жесты вставали на места слов и старались проиллюстрировать их. Прогулка с пороками и психозами оказывалась сложна для пластического выражения: в ней копились разнородные идеи, пространства для них не хватало. Слов, комментировавших действие, было больше, они были тяжеловесны и замедляли путешествие. После перерыва спектакль стал строже, определённей в мыслях — осталась одна, самая важная, и выявляющие её испытания. Но в то же время «Коллекционер», странный, способный раздражать чрезмерным следованием сюжету и буквальностью приёма слово=движение, без них подрастерял своё временами монотонное обаяние.
Как комментарии-указатели в «Коллекционере» оставлены разговоры, точнее их тревожные обрывки, напоминающие радиограммы от терпящего бедствие объекта. В самых удачных сценах короткие реплики вроде «Ты когда-нибудь крал? Ты когда-нибудь убивал? Ненавижу тебя», бесконечно повторяющиеся и будто бродящие по сцене вместе с исполнителями, усиливают ощущение тревоги. Но во многих случаях — и в этом можно усмотреть одну из основных проблем — звучащие фразы облегчают хореографическую задачу. Ведь всё нужное уже сообщено.
Именно поэтому мы до сих пор не упоминали самую важную часть спектакля. Движение в «Коллекционере», безусловно, есть. Но оно как будто замутнено, сложно различимо. За интересной фабульно историей и включениями из других сфер теряется пластический язык и необходимость конкретизировать само телесное высказывание.
Именно поэтому мы до сих пор не упоминали самую важную часть спектакля. Движение в «Коллекционере», безусловно, есть. Но оно как будто замутнено, сложно различимо. За интересной фабульно историей и включениями из других сфер теряется пластический язык и необходимость конкретизировать само телесное высказывание.
Никита Маркелов, Максим Масленников и Станислав Пономарев хороши технически, но, например, их герои слабо различимы. Мы не узнаём из танца их особенностей, характеров (слов на это не осталось, приходится теряться в догадках). Это несколько людей или разные ипостаси одного? Как они оказались здесь и почему? Взаимоотношения условны и передаются прикосновениями в подобии поддержек. Жесты стёрты — и это скорее не нарочитый интерес к мельчайшему шагу, а их недостаточность. Сцен, в которых тело становится самодостаточным элементом действия, начинает говорить внятно и от своего лица, до обидного мало. Микроскопическое движение затылка и шейных мышц, которое нагнетается до конвульсивных скручиваний, долго бродящих по телу и оканчивается резким, почти акробатическим разворотом пояса на 180 градусов. Выброшенные из этой позиции мягкие, бескостные — безвольные — ноги. Судорожно, едва заметно — почти рефлексивно — дёргающаяся стопа. Но их наличие намекает, что история могла бы быть рассказана целиком подобными средствами, что хореографу они известны и пластическое высказывание могло бы быть более артикулированным. В летней версии количество событий на единицу времени создавало ощущение бурного разговора со зрителем, плотностью заслоняя некоторую беспорядочность. Но без активного действия (и его проговаривания) история начала распадаться, не успев даже толком собраться.
«Коллекционер» как будто собрал в свою копилку слишком много разноприродных элементов. Интересно работающим по отдельности, именно в этом случае им тесно вместе. История и слово перекрикивают движение, сковывают его. Как будто у тебя есть лишь один способ выражаться — и если выбираешь речь, то шевелиться уже почти не выходит.
«Коллекционер» как будто собрал в свою копилку слишком много разноприродных элементов. Интересно работающим по отдельности, именно в этом случае им тесно вместе. История и слово перекрикивают движение, сковывают его. Как будто у тебя есть лишь один способ выражаться — и если выбираешь речь, то шевелиться уже почти не выходит.
Подпишитесь на нашу ежемесячную рассылку
Только лучшие материалы месяца
